Меблировка галереи понравилась Квиллеру больше: ковшеобразной формы кресло, диванчики, словно парящие на изящной хромированной основе, и низкие столики со столешницами из белого мрамора.
Он спросил:
— У вас есть полотна Кэла Галопея?
Ламбрет съежился:
— Вы, должно быть, шутите. Мы не держим полотна подобного сорта в нашей галерее.
— Мне казалось, что произведения Галопея пользуются чрезвычайным успехом.
— Его полотна нетрудно всучить людям, не имеющим вкуса, — сказал владелец галереи. — Но полотна Галопея есть не что иное, как ширпотреб, довольно самонадеянно заключенный в раму. Как предмет искусства они не представляют никакой ценности. Мистер Галопей сделает публике большое одолжение, если забудет о своих притязаниях и сосредоточит все усилия на том, что он умеет делать хорошо, — зарабатывать деньги, Я никогда не спорю с людьми, чье хобби — приятно провести воскресное послеобеденное время за мольбертом, лишь бы они не пытались воображать себя художниками и не влияли отрицательно на вкус публики.
Квиллер обратил внимание на винтовую лестницу:
— Наверху у вас находится другая экспозиция?
— Нет, там размещаются мой офис и мастерская по изготовлению рам. Не хотите ли взглянуть на мою мастерскую? Она может показаться вам интереснее, чем полотна и скульптуры.
Ламбрет провел его мимо хранилища, где полотна крепились в вертикальных ячейках, и затем вверх по лестнице. В мастерской стоял верстак, заваленный всяким хламом; чувствовался устойчивый запах клея или лака.
— Кто делает вам рамы? — спросил Квиллер.
— Очень талантливый мастер. Мы предоставили ему лучшую мастерскую в городе и широкий выбор деревянных планок. — Ламбрет кивнул в сторону планки, лежащей на верстаке: — Вот эта, например, стоит тридцать пять долларов за фут.
Пристальный взгляд Квиллера обратился в направлении примыкавшего к мастерской офиса, из которого доносился какой-то шум. Он изумленно посмотрел на портрет, косо висевший на стене. Балерина в прозрачном голубом одеянии была изображена в момент прерванного движения — и всё это на фоне зелёной листвы.
— Кажется, теперь я начинаю кое-что понимать, — сказал он. — Это мне действительно нравится.
— Я рад за вас. Это полотно Гиротто, как вы видите по надписи.
Квиллер был взволнован.
— Я видел Гиротто вчера в музее. Должно быть, это образец настоящего искусства.
— Так оно и будет, когда полотно будет закончено.
— Вы хотите сказать, что оно ещё не завершено?
Ламбрет нетерпеливо вздохнул:
— Здесь только половина картины. Она была повреждена. Боюсь, я не смогу предоставить вам возможность увидеть Гиротто в хорошем состоянии.
Тут Квиллер заметил доску объявлений, сплошь завешанную вырезками из газеты. Он сказал:
— Я вижу, «Дневной прибой» довольно неплохо отзывается о вашей галерее.
— У вас в газете отличная рубрика, посвященная искусству, — сказал Ламбрет. — Маунтклеменс знает об искусстве больше, чем кто-либо другой в городе, не исключая самозваных экспертов, и он обладает таким качеством, как честность, непоколебимая честность.
— Гм, — сказал Квиллер.
— Без всякого сомнения, вы услышите Маунтклеменса, обличающего всех подряд, потому что он избавляется от шарлатанов и поднимает на новую высоту уровень художественного вкуса в городе. Недавно он оказал городу неоценимую услугу, изгнав из музея бывшего директора Фархора. Новое руководство сумеет вдохнуть жизнь в это умирающее учреждение.
— Но разве одновременно с этим музей не потерял аппетитный грант в миллион долларов?
Ламбрет покачал головой:
— Придёт время — будет очередной грант, к тому времени музей заслужит его.
Тут Квиллер в первый раз обратил внимание на руки Ламбрета и черную каемку под ногтями, что отнюдь не соответствовало его утонченной внешности. Корреспондент сказал:
— Я обратил внимание на то, что о работах миссис Ламбрет Маунтклеменс отзывается довольно хорошо.
— Он очень любезен. Многие полагают, что он покровительствует нашей галерее, но ведь мы сотрудничаем только с лучшими художниками.
— Этот парень, который пишет треугольники, он местный художник? Я, возможно, захочу взять у него интервью.
Ламбрет слегка побледнел:
— Достаточно широко известно, что Скрано европеец. В Италии много лет он жил затворником. Полагаю, по политическим мотивам.