– А тело?
– Слева от стремянки.
– Лицом вниз?
Она кивнула. Квиллерен медленно и глубоко затянулся.
– Энди был левшой или правшой?
Мэри снова насторожилась.
– Вы уверены, что газета не послала вас расследовать этот случай?
– «Бегу» нет до этого никакого дела. Все, что нужно моей газете, – это развлекательные статьи на тему антиквариата. Наверное, я слишком долго занимался криминальной хроникой. Чувствую себя обязанным все перепроверить.
Девушка изучающе посмотрела в его спокойные глаза, на опустившиеся пышные усы, и в ее голосе зазвучала забота:
– Вам не хватает вашей прежней работы, да, Квилл? Наверное, древности кажутся пресноватыми после привычных вам злободневных происшествий.
– Антиквариат – мое задание, – пожал он плечами. – Журналист освещает события, не думая, интересно это ему или нет.
Мэри опустила глаза.
– Энди был правшой, – сказала она, немного помолчав. – А какая разница?
Квиллерен изучал ее набросок.
– Так, стремянка здесь… А разбитая люстра тут. А шпиль, на который он упал, был… Слева от стремянки?
– Да.
Посреди мастерской? Странное место для такого опасного предмета.
– Но он был именно там. На краю свободного пространства, ближе к вещам, расставленным вдоль стен.
– Вы видели его там раньше?
– Не совсем там. Шпиль, как и все остальное, часто менял место. В день перед смертью Энди он стоял на верстаке. Гланц полировал медный шар.
– А люди знали о существовании шпиля?
– О, да. Все уверяли Энди, что он купил совершенно никчемную вещь. А он шутил, что какой-нибудь недотепа из богатого предместья станет подавать к столу крендельки на острие шпиля.
– А как он вообще появился у Гланца? Аукционист говорил, что из старого дома, предназначенного к сносу.
– Энди купил шпиль у Рассела Пэтча. Расс постоянно обчищает заброшенные дома. Кстати, так он и повредил ногу. Они с Коббом мародерствовали, как обычно, и Расс упал с крыши.
– Давайте-ка уточним, – сказал Квиллерен. – Энди не признавал краж, но с удовольствием покупал у воров? По закону эта вещь – опасная покупка.
Мэри пожала плечами, отчасти извиняясь за Энди, отчасти упрекая Квиллерена.
Журналист курил трубку и удивлялся этой женщине – то обезоруживающе искренней, то мгновенно замыкающейся в себе; гибкой, как ива, и сильной, как дуб; скрывавшейся под вымышленным именем; совершенно уверенной в некоторых подробностях и полностью несведущей в других; одновременно страстной и холодной.
Через некоторое время он спросил:
– Вас вполне устраивает заключение о том, что Энди погиб от несчастного случая?
Ответа не последовало – только загадочный взгляд.
– Это могло быть самоубийством.
– Нет!
– Это могло быть попыткой ограбления.
– Почему вы не оставите все как есть? – сказала Мэри, устремив на Квиллерена широко раскрытые глаза. – Если пойдут слухи, неизбежно пострадает Хламтаун. Вы понимаете, что это единственный район в городе, которому до сих пор удавалось сдерживать уровень преступности? Покупатели все еще чувствуют себя в безопасности, и я хочу, чтобы так оставалось. – В ее голосе послышалась горечь. – Глупо, конечно, с моей стороны думать, что у нас есть будущее. Город хочет снести все это и построить стерильные небоскребы. А пока мы – трущоба, и банки отказывают в кредитах тем, кто хочет улучшить положение.
– А ваш отец? – поинтересовался Квиллерен. – Он одобряет официальную политику?
– Считает ее весьма разумной. Понимаете, в Хламтауне никто не хочет видеть сообщества живых людей – только колонку мертвой статистики. А постучись власть имущие к нам в двери, они нашли бы не цифры, а семьи благонамеренных иммигрантов, обнаружили бы стариков, не желающих перебираться в новые районы, скромных бизнесменов вроде мистера Ломбардо – разных национальностей, рас, возрастов – и известное количество так называемых отбросов общества, в большинстве своем безобидных. Таким и должен быть район – кипящий острой сборной солянкой. Но у сильных мира сего вегетарианский склад ума – они боятся смешивать лук и морковку с говяжьей вырезкой.
– А кто-нибудь из вас пытался их переубедить?