– А тело?

   – Слева от стремянки.

   – Лицом вниз?

   Она кивнула. Квиллерен медленно и глубоко затянулся.

   – Энди был левшой или правшой?

   Мэри снова насторожилась.

   – Вы уверены, что газета не послала вас расследовать этот случай?

   – «Бегу» нет до этого никакого дела. Все, что нужно моей газете, – это развлекательные статьи на тему антиквариата. Наверное, я слишком долго занимался криминальной хроникой. Чувствую себя обязанным все перепроверить.

   Девушка изучающе посмотрела в его спокойные глаза, на опустившиеся пышные усы, и в ее голосе зазвучала забота:

   – Вам не хватает вашей прежней работы, да, Квилл? Наверное, древности кажутся пресноватыми после привычных вам злободневных происшествий.

   – Антиквариат – мое задание, – пожал он плечами. – Журналист освещает события, не думая, интересно это ему или нет.

   Мэри опустила глаза.

   – Энди был правшой, – сказала она, немного помолчав. – А какая разница?

   Квиллерен изучал ее набросок.

   – Так, стремянка здесь… А разбитая люстра тут. А шпиль, на который он упал, был… Слева от стремянки?

   – Да.

   Посреди мастерской? Странное место для такого опасного предмета.

   – Но он был именно там. На краю свободного пространства, ближе к вещам, расставленным вдоль стен.

   – Вы видели его там раньше?

   – Не совсем там. Шпиль, как и все остальное, часто менял место. В день перед смертью Энди он стоял на верстаке. Гланц полировал медный шар.

   – А люди знали о существовании шпиля?

   – О, да. Все уверяли Энди, что он купил совершенно никчемную вещь. А он шутил, что какой-нибудь недотепа из богатого предместья станет подавать к столу крендельки на острие шпиля.

   – А как он вообще появился у Гланца? Аукционист говорил, что из старого дома, предназначенного к сносу.

   – Энди купил шпиль у Рассела Пэтча. Расс постоянно обчищает заброшенные дома. Кстати, так он и повредил ногу. Они с Коббом мародерствовали, как обычно, и Расс упал с крыши.

   – Давайте-ка уточним, – сказал Квиллерен. – Энди не признавал краж, но с удовольствием покупал у воров? По закону эта вещь – опасная покупка.

   Мэри пожала плечами, отчасти извиняясь за Энди, отчасти упрекая Квиллерена.

   Журналист курил трубку и удивлялся этой женщине – то обезоруживающе искренней, то мгновенно замыкающейся в себе; гибкой, как ива, и сильной, как дуб; скрывавшейся под вымышленным именем; совершенно уверенной в некоторых подробностях и полностью несведущей в других; одновременно страстной и холодной.

   Через некоторое время он спросил:
   – Вас вполне устраивает заключение о том, что Энди погиб от несчастного случая?

   Ответа не последовало – только загадочный взгляд.

   – Это могло быть самоубийством.

   – Нет!

   – Это могло быть попыткой ограбления.

   – Почему вы не оставите все как есть? – сказала Мэри, устремив на Квиллерена широко раскрытые глаза. – Если пойдут слухи, неизбежно пострадает Хламтаун. Вы понимаете, что это единственный район в городе, которому до сих пор удавалось сдерживать уровень преступности? Покупатели все еще чувствуют себя в безопасности, и я хочу, чтобы так оставалось. – В ее голосе послышалась горечь. – Глупо, конечно, с моей стороны думать, что у нас есть будущее. Город хочет снести все это и построить стерильные небоскребы. А пока мы – трущоба, и банки отказывают в кредитах тем, кто хочет улучшить положение.

   – А ваш отец? – поинтересовался Квиллерен. – Он одобряет официальную политику?

   – Считает ее весьма разумной. Понимаете, в Хламтауне никто не хочет видеть сообщества живых людей – только колонку мертвой статистики. А постучись власть имущие к нам в двери, они нашли бы не цифры, а семьи благонамеренных иммигрантов, обнаружили бы стариков, не желающих перебираться в новые районы, скромных бизнесменов вроде мистера Ломбардо – разных национальностей, рас, возрастов – и известное количество так называемых отбросов общества, в большинстве своем безобидных. Таким и должен быть район – кипящий острой сборной солянкой. Но у сильных мира сего вегетарианский склад ума – они боятся смешивать лук и морковку с говяжьей вырезкой.