— М-м-м, так себе, — сказала жена. — Я смочила ей водой губы, и она съела немного рыбы. Она поправится, но все же она перенесла жуткий Период.
Мужчина суетился вокруг:
— Собери мне чего-нибудь на дорогу, Мэри. Я отвезу кошку к матери. Я пока пойду проверю покрышки.
Я вздохнула: о Боже! неужели ОПЯТЬ придется путешествовать? Теперь боль внутри меня притупилась и стала пульсирующей. Вокруг меня слышался звон посуды и потрескивание разожженного огня. Наконец, женщина распахнула дверь и позвала:
— Шон, иди пить чай! Чайник вскипел.
Вошел Шон, и я услышала, как он моет руки перед тем, как сесть за стол.
— Нам нужно сохранить это в тайне, — сказал Шон, — если мы не хотим общения с охраной. Если нам удастся поставить ее на ноги, то ее котята принесут нам немало денег — ты же знаешь, как дороги эти твари.
Прежде чем ответить, его жена налила вторую чашку чая.
— Твоя мать знает о кошках все, так что если ее вообще возможно вылечить, то она, безусловно, сделает это. Отправляйся поскорее, пока другие не начали возвращаться с работы.
— Ясное дело, — с шумом отодвинув стул, Шон поднялся из-за стола. Они подошли ко мне, и я почувствовала, как коробку приподнимают.
— Не стоит класть коробку на багажник, Шон, — произнесла женщина. — Возьми ее в руку, а я привяжу к ней ремень, чтобы ты мог перебросить его на плечо, хотя в этой бедняжке не так уж и много весу.
Итак, Шон покинул дом, набросив на плечо ремень, которым была обвязана коробка со мной внутри. Прохладный ирландский воздух замечательно наполнял внутреннее пространство коробки, принося с собой терпкий, бодрящий аромат моря. Я почувствовала себя получше — если бы только не эта адская боль!
Раньше я никогда не ездила на велосипеде. Легкий ветерок свободно проникал в коробку через вентиляционные щели, а легкое покачивание нельзя было назвать неприятным — оно напоминало мне моменты, когда я лежала на ветке какого-нибудь высокого дерева, раскачивавшегося под порывами ветра. Иногда мое внимание привлекал странный скрип. Поначалу я подумала, будто моя коробка разваливается; затем, внимательно прислушавшись, я поняла, что пружины под седлом велосипеда Шона явно нуждаются в смазке.
Мы добрались до подъема. Дыхание Шона становилось все более прерывистым, а педали крутились все медленнее, пока вовсе не остановились.
— Ух! Клянусь Богом! — воскликнул он. — Ну и тяжелый же ящик!
Положив коробку на седло велосипеда (оно ДЕЙСТВИТЕЛЬНО скрипнуло!), он медленно повез его в гору. Наконец он остановился, отомкнул ворота и толкнул велосипед во двор. Затем я услышала, как металл заскреб по дереву и ворота за нами с лязгом захлопнулись.
— Куда я попала? — вертелась у меня в голове неотвязная мысль. Мое обоняние уловило приятный цветочный запах, и я одобрительно фыркнула.
— Что ты привез мне, сынок? — раздался старческий голос.
— Я привез тебе Ее, Мама, — гордо ответил Шон.
Прислонив велосипед к стене, от взял коробку, аккуратно вытер ноги у порога и шагнул в дом. Присев, он испустил вздох облегчения и рассказал своей матери всю мою историю от начала до конца (насколько я могу судить об этом). Повозившись немного с крышкой коробки, он наконец отбросил ее в сторону. На мгновение в комнате воцарилась тишина. Затем я услышала:
— Ах, каким прелестным созданием была эта кошка в свое время! Посмотри, как свалялась ее шерсть сейчас! Это от отсутствия ухода. Гляди, как выпирают сквозь кожу ребра. Стыдно, очень стыдно доводить животное до такого!
Тут меня вытащили из коробки и поставили на пол. Как обескураживает неожиданная слепота! Поначалу, пытаясь делать первые неуверенные шаги, я постоянно натыкалась на разные предметы. Шон пробормотал:
— Мама, как ты считаешь, может нам лучше... Ну, ТЫ понимаешь?
— Нет, сынок, нет. Кошки такой породы умны, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО умны. Если помнишь, я рассказывала, как однажды видела их в Англии. Нет-нет, дай ей время, и она придет в себя.
Шон повернулся к матери:
— Мама, мне нужно забрать коробку. Понимаешь, утром я должен вернуть ее Стивидору.
Заторопившись, старушка принесла мне пищу, воду и — как мне было это необходимо! — коробку с землей. В конце концов Шон уехал, пообещав вернуться через несколько дней. Старуха аккуратно закрыла дверь и подбросила немного торфу в огонь, постоянно напевая себе под нос нечто на непонятном, полагаю, ирландском, языке. Безусловно, язык не имеет особого значения для котов — ведь мы общаемся с помощью телепатии. Люди привыкли ДУМАТЬ на своем родном языке, так что иногда Французской Сиамской Кошке несколько неудобно переводить мысленные картинки, созданные в рамках другого языка.
Вскоре мы легли почивать: я разместилась в коробке неподалеку от камина, а старуха легла на кушетке в дальнем конце комнаты. Несмотря на то что я была до крайней степени истощена, боль внутри меня гнала сон прочь. Наконец усталость победила, и я медленно погрузилась в забытье. В тот раз мне снились кошмары. «До чего же я дошла? — думала я во сне. — Почему на мою долю выпало столько страданий?» Я чувствовала страх за моих еще не родившихся котят; я боялась, что они умрут при рождении. С другой стороны, меня пугало, что этого не произойдет, — ведь какая судьба ожидала их? Разве могла я в своем ослабленном состоянии прокормить их?
Лучи рассвета заставили старуху заворочаться. Пружины кушетки заскрипели, когда она встала и направилась к камину, чтобы разжечь огонь. Встав на колени подле меня, она потрепала мою голову и произнесла:
— Мне нужно сходить к утренней мессе, а потом мы перекусим. — Поднявшись с колен, она вышла из комнаты. Я услышала удалявшийся звук ее шагов по тропинке. Потом щелкнула задвижка калитки, и наступила тишина. Перевернувшись на другой бок, я снова заснула.
К концу дня у меня немного прибавилось сил. Я была уже в состоянии потихоньку передвигаться. Поначалу я натыкалась на все подряд, пока не поняла, что мебель передвигают не так уж часто. Постепенно я вполне научилась прокладывать себе путь так, чтобы получать как можно меньше ушибов. Наши вибриссы (то, что люди называют «кошачьими усами») действуют подобно локатору; благодаря им мы можем находить дорогу самой темной ночью, когда не видно ни одного мерцающего огонька, с помощью которого можно было бы ориентироваться. Теперь же моим вибриссам приходилось работать день и ночь, со сверхурочными!
Через несколько дней старуха сказала сыну, приехавшему ее навестить:
— Шон, вычисти-ка дровяной сарай. Она будет жить там. Ведь она слепа, да и я вижу не слишком хорошо — боюсь, что я случайно ударю ее и сделаю больно котятам, — а ведь они принесут нам немало фунтов!
Шон вышел, и вскоре я услышала доносившийся из дровяного сарая шум: это он передвигал там разные вещи и собирал в кучу торфяные брикеты. Затем он вошел и сказал:
— Все готово, мама. Стопки газет я сложил на полу и закрыл окно.
И на этот раз мое ложе было сделано из газет — правда, теперь они были ирландскими. «Ладно, — подумала я про себя, — когда-то Яблоня сказала, что в самую тяжелую годину жизни ко мне придет высшее избавление. По-моему, уже самое время». Дровяной сарай был сделан из просмоленной дранки; дверь была ветхой. Полом в сарае служила утрамбованная земля, а вдоль стен высились торфяные брикеты, пустые ящики и заслуживающая внимания коллекция домашней утвари.
