На заре туманной  юности  написал я рассказ «Сиамский кот» Тогда сиамцы были еще в диковинку – их только начали завозить к нам. На всю Москву, как информировал меня мой  приятель поэт Николай Шатров, их было только шесть штук. И вот одного «иностранца» он мне принес в подарок, когда я проездом  оказался  в Москве. Коля встретил меня на Казанском вокзале. Из-за пазухи  пиджака выглядывала симпатичная мордочка неизвестного мне зверька с темной мордочкойи голубыми глазами.
         - Можно погладить? - спросил своего приятеля. – Не укусит?
     - Нет! Это котенок сиамской породы, всего шесть штук на всю Москву. Подарил  один наш знакомый народный артист, - не без гордости объяснил он. – А я дарю тебе. Звать его Парисом.  
     Он протянул мне котенка с таким видом, с каким цари дарили шубу с собственного плеча. А я давно я не испытывал такого блаженства, когда гладил это фантастическое существо. Котенок был запуган непривычной обстановкой, вокзальным шумом и вел себя смирно, только глазища у него сверкали от страха.  
     - Куда же  мне с котенком? - вздохнул я - Ведь еду я в санаторий. Где мне там его держать? Знаешь что, пусть он у тебя побудет месяц, а на обратном пути я заберу.  
     - Ладно, - согласился мой приятель и принялся читать свои стихи.  
     Через месяц, а точнее через двадцать четыре дня Коля снова встречал меня, но теперь на Курском вокзале. Он засыпал меня новыми стихами, которые успел сочинить за время моей отлучки. «Какое-то наваждение напало на меня, - жаловался он, - едва успевал записывать».  
     - А как поживает мой котенок? – спросил, удивляясь, что он его не принес с собой, как в прошлый раз: с Курского вокзала я прямиком переправлялся на Казанский, и времени в запасе у меня было в обрез. Вряд ли я успею съездить за Парисом в Очаково, где жил мой приятель , прикинул я.  
     - Я отдал Париса  в хорошие руки, - признался приятель. - В нашей каморке держать живность, сам понимаешь, невозможно.  
     А жил  он с женой и дочкой на птичьих правах  в крохотной комнатенке, где едва умещалась кровать, тумбочка и коляска для малышки. Собственно говоря, две комнаты в общежитии были выделены его матери  Ольге Дмитриевне Шатровой,  которая работала в заводском доме культуры режиссером народного театра. В годы эвакуации она блистала на сцене русского драматического театра в Семипалатинске и была  даже удостоена звания заслуженной артистки Казахской ССР. А вернувшись в Москву, оказалась у разбитого корыта –жить было негде и потому из-за этих двух комнаток в рабочем общежитии вынуждена была согласиться  руководить заводской художественной  
  самодеятельностью
     С горьким чувством разочарования возвращался я домой. На одной из станций я купил свежий номер «Комсомолки» и нашел там фельетон на модную тему  о стилягах. В те годы стиляги были занозой в глазах у комсомола: их вылавливали комсомольские патрули, отстригали «коки» на головах и фотографировали  для стендов «Они позорят наш город», держали в милицейских кутузках под видом выяснения личностей, вели с ними душеспасительные беседы, стучали на работу  родителей – ничего не помогало. Стиляги как носили брюки в дудочку (чтобы их надеть, приходилось мылить ноги), пиджаки с набитыми ватой плечами и огромные галстуки с обезьянами, туфли на «манной каше», то есть на толстой подошве, и непременные коки на голове, как слушали  джаз и танцевали  реакционные буги-вуги, так и продолжали бесчестить своим видом и  поведением советскую молодежь. Высшим шиком считалось прошвырнуться в Москве по улице Горького, а в Ленинграде – по Невскому проспекту, вызывая скандальную реакцию прохожих, пока не забирал патруль. Почему-то считалось, что моду они переняли у загнивающего Запада, а на самом деле, это был протест против казенщины, серятины, заорганизованности молодежной жизни.  

     Не знаю почему, но котенок, так не похожий на наших Васек, стал  вдруг ассоциироваться в моем воображении  со стилягами,  и в голове возник сюжет рассказа. Сиамский кот получил   заморское имя Блеф, а его хозяин  стал Толей Штановым, что  как бы подчеркивало его душевную пустоту и убогость интересов. Разумеется, Толя - бездельник,  не работать, не учиться, а сидит на шее у родителей, и целыми днями, валяясь на диване, изводя предков джазовой музыкой.. Сиамский кот стал как бы отсветом своего бывшего хозяина: я представил, что он, конечно, откажется  от привычной нашей еды, и в знак протеста устроит кошачий концерт. Тогда дед-пенсионер предложит перевести кота на хозрасчет: ничего ему, мол,  не давать,  пусть  сам себе добывает пропитание ловлей мышей. Примерно так все и было изображено в моем рассказе.
  Целый день Блеф ничего не ел, от миски с супом брезгливо отворачивался, валяясь на диване и вылизывал себя… Наконец, когда голод - не тетка взял его за горло, он исчез и вернулся с добычей, сыто мурлыкая. Рассказ заканчивался сентенцией:
   «А раз утром я увидел, как Блеф гордо тащил в зубах мышь. При этом он урчал, как самый обыкновенный кот с Волхонки.  
  Я смотрел на Блефа и почему-то вспомнил о его прежнем хозяине, о моем друге детства Толе Штанове. Вот бы и на нем испробовать это верное средство воспитания!»
   Рассказ был «в жилу» и  появился в газете. Знакомые поздравляли с удачным, на их взгляд, дебютом  начинающего сатирика, как вдруг в редакции появился еще один поздравитель. Он сказал, что рассказ его так потряс, что он написал стихи. Назывались они «Пробуждение». Он прочитал свои вирши заунывным голосом, каким обычно и читают поэты:  
          Дарю тебе любимая,  
          Любимая жена,  
          Любимая сегодня,  
          Любимая вчера.  
          И солнышко поднимется  
          И засияет свет.  
          Даю тебе, любимая,  
          Торжественный обет:  
          В оставшееся время,  
          В оставшийся срок  
          Не поступать, любимая,  
         Как тот Сиамский кот.  
     - Вы напечатаете эти стихи? – с надеждой в глазах спросил он.  
  Никто и никогда больше  не воздавал мне такую похвалу, хотя за свою долгую жизнь написал уйму рассказов,  не сравнимых  с «Сиамским котом». Сказать напрямую - нет, значит, обидеть человека, хотя  и графомана, посвятившего мне трепетные строки. Вот закавыка! И вдруг меня осенило
     - Скажите, вы показывали стихи жене?  
     - Нет еще, не успел. Отпросился с работы и сразу к вам…  
     - Знаете что - я не верну  вам рукопись, чтобы ваша жена  их не нашла и не прочитала стихи.  
     - А-а что там такого  ужасного?  
     - Вы могли смертельно обидеть любимую жену. Вот вы пишите: «Любимая сегодня, любимая вчера». А завтра вы ее уже любить не собираетесь?  
  Он встал, потрясенный, и только тихо проронил: «Спасибо».
  Больше я его не видел. А стихи  о сиамском коте оставил себе на память.
                                   *  *  *  
     Прошли годы, и рассказ «Сиамский кот» остался в памяти лишь смешным  посвящением графомана. Когда моя жена за что-то меня ругала, я цитировал ей в ответ строки: «Не буду больше делать, как тот сиамский кот». Юмор смягчал семейные распри. Не стало вдруг моего друга юности Коли Шатрова – его убил в 1977 году инсульт, когда ему не исполнилось лишь 48 лет! Конечно, чтобы его не обидеть, рассказ я ему не показывал, да и был он, собственно, не про него. Просто он невольно подсказал мне тему. И вот, разбирая вместе с женой Шатрова - Маргаритой Рейнгольдовной Димзе Колины бумаги, я наткнулся на рукопись, заставившая меня застыть от неожиданности. Я читал и не верил своим глазам. Передо мной было стихотворение о сиамском котенке, и при том в чем-то созвучное с моим рассказом.  
  
                    ПРО МЕНЯ. ПРО НАШУ МАМУ, ПРО КОТЕНКА ИЗ СИАМА  
 
          Принесла однажды мама,  
          Нам котенка из Сиама.  
          Не котенок – чудо прямо:  
          Жесткошерстный, трех мастей.  
          С белой спинкой, черным ртом.  
          И коричневым хвостом.  
          Он приехал из Сиама.  
          Из тропической страны,  
          Где живут еще слоны.  
 
          Мне сказал артист народный:  
          - Ваш котенок – самый модный,  
          И на выставке кошачьей  
         (Если нет такой, то жаль),  
          Ваш котенок не иначе  
          Заработает медаль.  
 
          Он в гостях у нас пока.  
          - Дай скорее молока!  
          Налила ему из кружки  
          Я на блюдце молока,  
          Накрошила хлеба в плошку,  
          Предложила «Ну, лакай!  
 
          Но с презрительной улыбкой  
          Он на блюдце посмотрел...  
          Из аквариума рыбку  
          Лапой вытащил и съел  
 
          -Ничего, - сказала мама, -  
          Он приехал из Сиама:  
          Заграничные привычки  
          И особенная стать…  
          Хорошо, что в клетке птичка –  
          Через прутья не достать!  
 
          Ах, он клетку сбросил на пол  
          И когтями птичку сцапал!  
          Целый день себя по-хамски  
          Вел в квартире нашей гость,  
          Даже Джека по сиамски  
          Обругал и отнял кость.  
 
          - Ничего, - сказала мама, -  
          Это все-таки не драма:  
          Наш котенок – иностранец,  
          Попрошу не забывать.  
          У него на шерсти глянец,  
          У него тигрица – мать!  
 
          И добавила упрямо:  
          - Он ведь родом из Сиама!  
 
          Но когда котенок ночью  
          Замяукал, что есть мочи,  
          Изо всех сиамских сил  
          Диким голосом завыл,  
          Оцарапал мне колено,  
          Прыгать стал на стол, на стены…  
 
          -Хватит! – закричала мама. –  
          Завтра же его отдам –  
          Я схожу с ума от гама…  
          Здесь Петровка – не Сиам!  
          Мало ль что из-за границы  
          Но всему же есть границы!  
 
          Не получит он медали –  
          Мы назад его отдали…  
          А у нас теперь живет  
          Васька, рыжий русский кот!  
     

Вот это сюрприз!! До сих пор сам  себе не верю.